Неточные совпадения
Как птица нырнул он между ветвями; острые колючки рвали мою
одежду,
сухие сучья карагача били меня по лицу.
Легкие, как тени,
одежды эти прикрывали
сухое, костлявое тело старика с двуцветным лицом; сквозь тускло-желтую кожу лица проступали коричневые пятна какой-то древней ржавчины.
«Да, совсем новый, другой, новый мир», думал Нехлюдов, глядя на эти
сухие, мускулистые члены, грубые домодельные
одежды и загорелые, ласковые и измученные лица и чувствуя себя со всех сторон окруженным совсем новыми людьми с их серьезными интересами, радостями и страданиями настоящей трудовой и человеческой жизни.
Тогда мы принялись
сушить свою
одежду.
Пустая юрта, видимо, часто служила охотникам для ночевок. Кругом нее весь
сухой лес давно уже был вырублен и пожжен. Дерсу это не смутило. Он ушел поглубже в тайгу и издалека приволок
сухой ясень. До самых сумерек он таскал дрова, и я помогал ему, сколько мог. Зато всю ночь мы спали хорошо, не опасаясь за палатку и за
одежду.
Здесь были шкуры зверей, оленьи панты, медвежья желчь, собольи и беличьи меха, бумажные свечи, свертки с чаем, новые топоры, плотничьи и огородные инструменты, луки, настораживаемые на зверей, охотничье копье, фитильное ружье, приспособления для носки на спине грузов,
одежда, посуда, еще не бывшая в употреблении, китайская синяя даба, белая и черная материя, одеяла, новые улы,
сухая трава для обуви, веревки и тулузы [Корзины, сплетенные из прутьев и оклеенные материей, похожей на бумагу, но настолько прочной, что она не пропускает даже спирт.] с маслом.
На биваке Дерсу проявлял всегда удивительную энергию. Он бегал от одного дерева к другому, снимал бересту, рубил жерди и сошки, ставил палатку,
сушил свою и чужую
одежду и старался разложить огонь так, чтобы внутри балагана можно было сидеть и не страдать от дыма глазами. Я всегда удивлялся, как успевал этот уже старый человек делать сразу несколько дел. Мы давно уже разулись и отдыхали, а Дерсу все еще хлопотал около балагана.
На широкой поляне, окруженной древними дубами и непроходимым ломом, стояло несколько земляных куреней; а между ними на опрокинутых пнях, на вывороченных корнях, на кучах сена и
сухих листьев лежало и сидело множество людей разных возрастов, в разных
одеждах.
— Как ты это сделала? — с удивлением спросил я, отряхиваясь от приставших к моей
одежде веточек и
сухих травинок. — Это не секрет?
…В середине лета наступили тяжёлые дни, над землёй, в желтовато-дымном небе стояла угнетающая, безжалостно знойная тишина; всюду горели торфяники и леса. Вдруг буйно врывался
сухой, горячий ветер, люто шипел и посвистывал, срывал посохшие листья с деревьев, прошлогоднюю, рыжую хвою, вздымал тучи песка, гнал его над землёй вместе со стружкой, кострикой [кора, луб конопли, льна — Ред.], перьями кур; толкал людей, пытаясь сорвать с них
одежду, и прятался в лесах, ещё жарче раздувая пожары.
Мальчики в белых
одеждах разносили на серебряных подносах мясо, хлеб,
сухие плоды и сладкое пелузское вино. Другие разливали из узкогорлых тирских сосудов сикеру, которую в те времена давали перед казнью преступникам для возбуждения в них мужества, но которая также обладала великим свойством порождать и поддерживать в людях огонь священного безумия.
Его
сухой одноглазый лик тоже казался опрокинутым,
одежда на нем странно измялась, заершились, точно человек этот только что с трудом пролез сквозь какое-то узкое место.
Без шапки, босый, в изорванном пиджаке поверх грязной рубахи, в шароварах, выпачканных тиной, он был похож на батрака. Но скуластое лицо, холодное и
сухое, вся осанка его показывали в нём хозяина, человека, знающего себе цену. Идя, он думал, что парни и девки на селе, как всегда, посмеются над его
одеждой, и знал, что, если он, молча прищурив глаза, поглядит на шутников, они перестанут дразнить Николая Фаддеевича Назарова. Пусть привыкают узнавать попа и в рогоже.
С утра дул неприятный холодный ветер с реки, и хлопья мокрого снега тяжело падали с неба и таяли сразу, едва достигнув земли. Холодный, сырой, неприветливый ноябрь, как злой волшебник, завладел природой… Деревья в приютском саду оголились снова. И снова с протяжным жалобным карканьем носились голодные вороны, разыскивая себе коры… Маленькие нахохлившиеся воробышки, зябко прижавшись один к другому, качались на
сухой ветке шиповника, давно лишенного своих летних
одежд.
Летом, в теплую погоду, можно как-нибудь скоротать ночь и без огня, но теперь, поздней осенью, когда к утру вода покрывается льдом, без теплой
одежды и с мокрыми ногами это было опасно. Обыкновенно на берегу моря вблизи рек всегда можно найти
сухой плавник, но здесь, как на грех, не было дров вовсе, одни только голые камни.
Чтобы сохранить
одежду сухою, мы привязали ее на плечи позади головы.
От него пошла большая волна, которая окатила меня с головой и промочила
одежду. Это оказался огромный сивуч (морской лев). Он спал на камне, но, разбуженный приближением людей, бросился в воду. В это время я почувствовал под ногами ровное дно и быстро пошел к берегу. Тело горело, но мокрая
одежда смерзлась в комок и не расправлялась. Я дрожал, как в лихорадке, и слышал в темноте, как стрелки щелкали зубами. В это время Ноздрин оступился и упал. Руками он нащупал на земле
сухой мелкий плавник.
Стрелки из одного костра разложили три, а сами поместились посредине между ними. Они то и дело подбрасывали в костры охапки хвороста. Пламя весело прыгало по
сухому валежнику и освещало усталые лица людей,
одежду, развешанную для просушки, завалы морской травы и в беспорядке нагроможденные камни.
Через час мы сидели на теплых канах, сбросив с себя обувь и верхнюю
одежду. Женщины угощали нас чаем, мужчины лепешками с
сухой рыбой. Мы решили никуда дальше не итти и отдохнуть в селении Люмоми как следует.
Перекатывался гром. Выл
сухой ветер, захватывал дыхание, трепал
одежду. И вся жизнь вокруг завилась вольным, радостно-пьяным ураганом.